Форум » Архив основной игры » Городской сад » Ответить
Городской сад
Ариэль:
Белфайер: Сколько времени мальчик мчался по улицам города, он не знал. Но вот уж под ногами вместо мощеной булыжником мостовой- тропинки. Бэй растерянно огляделся- кажется, его занесло в какую-то рощицу. Мальчик вздохнул, и, хромая от усталости ( впрочем, он тут же выровнял шаг, настолько резкую боль причинило вспыхнувшее воспоминание о такой знакомой, хромающей походке) , добрел до небольшой полянки. опустился на землю и, уронив голову на скрещенные руки, закрыл глаза. Охватила усталость, окутала и повлекла куда-то, где ничего не было страшно, где не от кого было убегать... Где некого...некого было ждать.
Румпельштильцхен: Поиски были недолгими - магия уверенно вела Темного туда, куда надо. Но чем ближе к цели, тем больше его охватывало смятение - неужели сейчас, через несколько столетий... так легко... и так страшно. Вот и еще несколько беззвучных шагов... и дыхание Румпельштильцхена замедлилось, сердце замерло - он увидел сына. И застыл на месте - внезапный страх услышать резкие слова, разглядеть ненависть в знакомых карих глазах заставили мага беспомощно стоять, судорожно облизывая губы, раздумывая, как начать, что сказать... но вот Румпельштильцхену удалось пересилить себя, он шагнул еще, и еще - прямо к Белфайеру, и протянул руки. - Бэй... - чуть слышно проговорил он. - Сынок...
Белфайер: Бэй проснулся разом. Вот только что был он погружен в спасительную темноту- и вот уже сердце безумно колотится, вспыхивают перед все еще закрытыми глазами огненные хороводы искр, все громче и громче стук в висках. Мальчик медлит, как будто это так легко: не шевелиться, не открывать глаза, не расставаться со сном, в котором нет ни этого голоса, ни произнесенных им слов.... в котором нет того, кто только что назвал его сыном. Мальчик медлит - и постепенно успокаивается сердцебиение, потухают вертящиеся перед глазами огненные колеса. И вдруг разливается в груди цепкое, вязкое равнодушие. Если долго чего-то боишься, долго бежишь - в конце концов самое страшное перестает пугать. И- представляешь? - ты даже можешь открыть глаза и встретить... И встретить взгляд отца. Бэй резко поднял голову и - вновь с размаха. как будто нырял в ледяную воду... нет, в зеленый портал - взглянул в глаза Румпельштильцхена.
Румпельштильцхен: От этого взгляда Темный дрогнул, но не отступил. Он должен все сказать, пусть даже Бэй откажется слушать, прощать - все равно, нужно объяснить, излить... У него не было времени обдумывать красивую оправдательную речь. Не было времени тщательно подбирать слова. Ни на что не было времени. - Я... искал тебя. По всем мирам... Бэй... послушай. Не убегай... - мучительно продолжал Румпельштильцхен, ища в лице сына следы того, былого, что когда-то связывало их двоих. - Чтобы... сказать тебе, как я жалею... что тогда сделал. Пауза, отчаянное стремление продолжить: - И я тебя нашел. В этом мире... Бэй... И вот тут-то Темный маг умолк, словно не мог больше ничего сказать. Но все же пересилил себя, сумел закончить самыми важными словами: - Прости меня, мой мальчик. Его голос ушел в шепот и стих, и Румпельштильцхен напряженно всмотрелся в лицо сына - что тот скажет? Как ответит? Любит ли еще того, кто променял его на власть и магию?
Белфайер: "Прости"? Мальчика охватило вялое, почти равнодушное, нестерпимо тусклое удивление. Прости- так говорил Каере, возвращая отобранную у Бэя игрушку, так говорил сам Бэй, поднимая сбитую им с ног Моренну... и это было понятно и легко. "прости" - сейчас - и что? Вернуться обратно, в их дом, в их жизнь? "Однажды потерянный мальчик- всегда потерянный мальчик" - насмешливо напомнил ему голос Питера. Руки Бэя дернулись было, чтобы заткнуть уши- но ведь здесь не Неверленд. и Питера здесь нет. А его слова- вот они, он их слышит, потому что... потому что это правда. Так чего ты ( не назвать тебя никак и никем, ты- это просто " ты") хочешь...когда говоришь" прости"? Чтобы все стало... по- прежнему? По телу Бэя промчалась крупная дрожь при одной мысли о том, что такое может произойти. С внезапной, почти взрослой, почти зрелой горечью мальчик осознал: возврата нет. Не может быть. Не будет. И чем скорее исчезнет, перестанет дразнить, сама возможность этого возвращения, этой игры, тем скорее утихнет и боль- а она разгоралась все сильнее. Болело...Нестерпимо болело внутри. Так, будто наглотался пышащих жаром углей и теперь не может ни вдохнуть, ни шевельнуться без нового ожога. И нет сил больше терпеть. С бессознательной размеренностью движений мальчик поднялся. - Я...- в голосе прорезалась дрожь, и Бэя резанул ужас- нет. Только не разреветься, нет... Кое-как совладав с собой, он, отвернувшись, проговорил без выражения, почти вяло, как попало: - Я пошел. Повернулся и пошел- ни ускоряя шаг и ни замедляя, размеренно, не пытаясь ни держаться тропинки, не свернуть с нее- просто шел. Прочь.
Румпельштильцхен: Эти слова, равнодушие - даже не гнев, именно безразличие, будто его уже не было в жизни сына - были хуже удара. Румпельштильцхен задохнулся - и кинулся за Белфайером. - Бэй, прошу! Ты же когда-то любил меня... Не было ни одного дня, чтобы я не вспоминал о своей ошибке! Дай мне возможность... исправить ее! Измениться! Он обогнал сына и встал перед ним, пытаясь поймать взгляд Белфайера. Голос Румпельштильцхена дрожал так же, как и вновь поднявшиеся было и тут же опустившиеся руки - казалось, вот-вот неудержимые слезы потекут по щекам Темного мага. В одно мгновение он стал тем прежним, робким прядильщиком, который не знал, как выразить свою любовь, не знал, как вернуть то, что наполняло его когда-то счастьем, ничего не знал, не умел сказать, кроме нескольких неуклюжих отчаянных фраз. В одно мгновение он забыл все свое красноречие и умение играть словами. С другими - он мог небрежно поворачивать ситуацию в свою пользу. Но здесь и сейчас - он просто задыхался от невозможности объяснить так, чтобы Бэй все понял и простил, и просто с мольбой смотрел на сына, ожидая окончательного приговора.
Белфайер: Бэй стоял неподвижно, там, где его остановили, и упорно смотрел в землю. Только при последних словах он поднял голову и взглянул в желтые глаза. Внезапно безумным живым комочком забилась в горле надежда - все может быть как раньше! Стоит только сделать шаг - один шаг - коснуться руки, назвать... как назвать? Здесь, на этой невозможности вновь когда-нибудь обратиться к стоявшему перед ним человеку: "папа", комочек из горла перекатился в глаза. И наверное, все-таки не сдержать слез... В Неверленде плачешь по ночам только первую сотню лет, но тут не Неверленд... или все же он и здесь? Да, и здесь тоже. Потому что ты все еще на острове. и некому протянуть тебе руку. А если стоящий перед тобой человек наконец и сделал это - ты уже не можешь ухватиться за нее. Поздно. Ничего нет больнее чем знать - поздно. Будь он постарше, наверное, смог бы осознать это, смог бы даже выговорить. Но мальчик понимает только одно: сильно болит внутри. И чем дольше длится эта встреча - тем сильнее. И он отступает, почти отшатывается. - Зачем тебе это? - в отчаянии, невпопад, силясь облечь в слова то, что бьется внутри, спрашивает он, и уже кричит: - Я хочу уйти, слышишь?! Оставь меня! Оставь меня в покое!
Румпельштильцхен: - Не могу, - теперь в интонации Румпельштильцхена ясно прослеживались слезы; и в них было, вместе с болью, и облегчение - все-таки не равнодушие, нет, показалось! Просто Белфайер пытается замкнуться в себе, ожесточиться. - Я люблю тебя, Бэй... и обещаю... я больше никогда тебя не брошу! - и тут ему живо вспомнился тот день, когда он вернулся из армии - хромой дезертир; как кричала Мила, обвиняя мужа в трусости, как вышла, сначала сунув ему в руки того, из-за кого он и вернулся... ведь не из-за страха же за себя Румпельштильцхен бросил эту войну? Нет, конечно нет. Он бережно держал маленького Бэя на руках и говорил, почти шептал, что никогда, никогда его не бросит... а потом - зеленый портал, черная яма и ледяное ощущение потери. Теперь слезы блестели в выпуклых глазах Румпельштильцхена, и сквозь позолоченную маску монстра проглянуло человеческое лицо, искаженное страданием.
Белфайер: У Бэя закончились слова. От "я люблю тебя" захотелось закричать еще громче, кинуться бежать, или, наоборот вопреки всему, броситься вперед, всё - забыть, всё - отпустить, всё - откинуть. И на одно мгновение он замрет, и мучителен будет этот миг между и между. Когда еще кажется, что вот - вот позволишь сомкнуться вокруг себя так часто обнимавшим тебя рукам - и еще не знаешь, что нет, не сможешь, не сделаешь этого шага, не простишь... Вот в такие минуты и всколыхивается, поднимается со дна сердца все самое последнее, самое отчаянное, самое страшное. Глаза мальчика сверкнули. Да, Неверленд учит многому, и если правда, что дети жестоки - сейчас он жесток. - Тогда я брошу тебя, - со звенящей в голосе четкостью выговаривает он. И сам слышит свои слова. И кажется, что они прорезают воздух между ними.
Румпельштильцхен: Румпельштильцхен в отчаянии покачал головой - нет, он все еще не верил, он продолжал надеяться на прощение. Белфайер всегда был великодушным. Всегда. - Бэй... пожалуйста, - это все, что мог сейчас выдавить из себя Румпельштильцхен. Сколько он хотел сказать - и в объяснение, и в оправдание, и чтобы убедить сына пойти с ним. Сколько всего... но теперь это никак не шло на ум, да и прозвучало бы так же жалко, как и все эти мольбы; ведь, что ни говори, что ни делай, он, Румпельштильцхен, предал и бросил своего сына одного. Выживать в незнакомом мире - мирах. И ничем этого уже не перечеркнуть.
Белфайер: Бэй отвернулся, прикрыл глаза, если бы мог, заткнул бы уши до того, как услышать умоляющее "пожалуйста". Но зато можно забыть, сделать вид, что не слышал. Стоишь, смотришь на дерево в двух шагах от тебя, скользишь взглядом по ветвям, замечаешь мельчайшие вырезы листьев, крохотные выщербленности коры. И все это время выбивает сердце " пожалуйста... пожалуйста...." И ты безмолвно кричишь в ответ: "не хочу... не хочу..." . Которое иногда сбивается на бессильное, измученное: "не могу...." Наконец что-то лопается внутри. И вновь как глупый, наивно-упрямый ребенок, думающий, что от всего можно убежать (а впрочем, разве в это веря только дети), он бросается бежать. И пусть от мага не сбежишь, пусть. Но это даст хотя бы временную передышку в этой окончательно измотавшей его встрече - которая опоздала ровно на двести лет.
Румпельштильцхен: Последние остатки надежды разлетелись, со звоном рассыпались, словно разбитый фарфор. Бэй не хочет больше видеть своего отца. Осознание этого причинило Румпельштильцхену такие сильные мучения, что он едва не закричал - и рванулся за сыном, словно со стороны услышал собственный, хриплый и больной голос: - Подожди! Послушай! Могу я... хотя бы смотреть издали... как ты живешь?
Белфайер: Бэй остановился. Внезапная уступка не принесла ему облегчения, он вообще ничего не ощутил. Только какую-то слабую растерянность, будто опять влетел в невидимую, но прочную стену. Что-то слабо шевельнулось в груди, кольнуло в сердце. Но слова все ж вырывались колючие, царапающие - он знал, чувствовал - до крови, и все же - такие. - Прожил же я все это время один, - сдержанно выбросил он из-за сжатых губ, - и дальше буду.
Румпельштильцхен: Румпельштильцхен болезненно поморщился, услышав эти слова. - Бэй, мне очень жаль, - пополам со слезами выдохнул он. - Я понимаю... но позволь мне хотя бы знать, что с тобой все хорошо. Если ты не хочешь меня больше видеть... то я хотел бы... - голос Румпельштильцхена оборвался, словно он никак не мог завершить фразу. Однако, справившись с собой, маг закончил уже чуть тверже: - Сынок, оставайся в этом мире... не убегай никуда. И позволь мне издали присматривать за тобой. Пожалуйста, Бэй! Он мог бы просто насильно увести сына в свой замок, запереть, заставить смириться... нет, не мог. Тот Румпельштильцхен, любящий и добрый, от которого еще что-то осталось - никогда бы так не сделал. И теперь он ждал ответа мальчика так, будто от этого зависела его судьба. Хотя бы кроха надежды для измученного сердца, чтобы оно не разорвалось от боли...
Белфайер: Бэй молча кивнул. Это оказалось очень легко- гораздо легче, чем он думал. Просто кивнуть, соглашаясь на что-то, неважно, на что. И опять уставиться на все то же глупое дерево....
полная версия страницы